СЕРГЕЙ ЧЕФРАНОВ
ГРАЖДАНСКАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
Профессор Николай Иванович Старцев ехал с дачи. Мотор новой машины, кредит по которой был уже почти выплачен, гудел ровно и еле слышно. Весна наступила вовремя, солнце светило весело с синего неба, в канавах еще лежал снег, но асфальт был почти везде сухим. Теплые лужи блестели по обочинам, отражая небо и облака. В них – в черных лужах, которые, будь у них разум, сами себе казались бы океанами, таились неимоверные возможности, которые дарит весна всему живому. Иногда какая-нибудь одинокая березка подхватывала изливающийся сверху свет и вспыхивала нежно зеленым, с желтизной пламенем – совсем как на картинах, которых полно в коллекциях русских музеев.
- Забавно, - размышлял Старцев, - мы смотрим на небо, на солнце, на деревья, и думаем: «как похоже на картины такого-то и такого-то». А когда не было всей этой живописи, или если кто о ней ничего не знает, с чем такой человек сравнивает то, что видит? С прошлой весной, с позапрошлой? Что важнее, что дает больше возможностей человеку – жить в культурной среде или жить в своем личном времени?
- А, впрочем, надо ли сравнивать? Ясно, что все взаимосвязано, одно в другом, как вода в песке, - подвел итог Старцев, совершая обгон и поглядывая в зеркало заднего вида на автомобиль, оставшийся позади.
- Кого-то обгоняешь ты, - продолжил он разговаривать сам с собой.
- А кто-то обгоняет тебя, - Старцеву пришлось включить дворники, чтобы смыть с лобового стекла грязную воду, плеснувшую из-под колес умчавшегося вперед по встречной полосе черного джипа.
Черный джип с «красивыми номерами» заставил Старцева усмехнуться. Прошло 32 года с того дня, как он вышел на сцену с мятой газетой и прочитал: " Я не знаю, зачем и кому это нужно...". Тогда шел 1979 год[1]. Старцеву исполнилось двадцать три. Университетские преподаватели видели в нем потенциал хорошего ученого и достойного коллеги. Он много времени проводил в архивах, выписывал, сопоставлял. С друзьями слушал «Аквариум», «Воскресение», иногда «Машину времени» и частенько голос Америки. Офицер на Литейном 4 прервал его горячие и сумбурные объяснения двумя словами: «Не гони». Был вечер, офицер выглядел уставшим. Всего два слова – а перепрыгнуть через них было не возможно.
Семнадцать лет Старцев «не гнал», был камнем на дне реки. Сначала, конечно, спорил, бултыхался, от него шли круги. А потом затихли. Следствие, медицинская комиссия. Река текла, его обгоняли даже упавшие в воду листья и дохлые караси. Тяжело давалась дружба с врачами-женщинами. Некоторые из них были неистовыми и ненасытными. А как иначе было остаться собой? Но пятнадцать лет назад Старцев перемахнул, порвав халат, через решетку больницы, с единственной целью – стать камнем, выпущенным из пращи, и обгонять, обгонять… А на следующий день, переодетый в костюм старого друга, он был раздавлен и переломан на Невском новой свободной и красивой жизнью. Уже шел 1996-ой. Его жизнь тогда чуть не оборвалась совсем, а у Натальи с Вячеславом началась заново. Вячеслав, услышав крики людей над переходом, бросил свой аккордеон и вылетел наверх, протиснулся к Старцеву, которого узнал в толпе еще внизу, держал его голову заскорузлыми ладонями. Потом они вместе с Натальей приходили к нему в палату, забрали к себе, хлопотали о признании здоровым, здоровым в психиатрическом смысле. Новые порядки, бурные девяностые позволяли творить чудеса - бедные становились богатыми, сумасшедшие обретали справки о полной вменяемости. Реабилитация случилась почти сама собой. Иначе и быть не могло: перестройка!
Там же у Натальи и Вячеслава он познакомился с Ларисой, филологом, после первого быстротечного студенческого брака навсегда избавившейся от литературного взгляда на жизнь. «Одно из последствий войны в том, что люди разочаровываются в героизме» - привела она фразу из Курта Воннегута, когда Старцев рассказал ей о своих юношеских боданиях с государством и последовавшей психушке. Он так до конца и не понял этой фразы, но вспоминал ее от случая к случаю.
Через два года родилась Вера - дочка. Старцев ушел в частную жизнь, начал преподавать. На трибунах было тесно, ораторы терлись плечами, и с высоты имеющегося опыта было видно, что все они – одна порода. Хотя, может быть, именно высота его личного опыта не давала увидеть различия. И последние пятнадцать лет прошли в состоянии равновесия. Кто-то обгонял его, кого-то обгонял он.
За эту новую жизнь появилось много новых знакомых. Пришел какой-то успех. Его манера преподавать историю стала популярной. Простая мысль, что для того, чтобы точно предсказать погоду на следующий день - нужно быть очень хорошим метеорологом, а чтобы сказать в общем, каким будет следующее лето или следующая зима – достаточно помнить несколько прошлых лет и зим и хотя бы на уровне интуиции понимать, что там – в атмосфере происходит, обрела форму метода. Не очень строгого, но очень подходящего, чтобы превратить историю в науку не столько точную, сколько честную. Собственно говоря, не он первый этот метод практиковал. Достоевский очень хорошо предсказал, что будет с Россией в следующие за ним сто лет. Наверное, и у самого Старцева где-то в глубине мозга уже зрели предчувствия всего, что с ним произойдет, зрели еще тогда, когда - еще ни разу по-настоящему не влюбившись, он вышел навстречу темному залу, чтобы сыграть в Вертинского. Ладони были потными. Но была ли это игра?
«Я не знаю, зачем и кому это нужно…». Какое счастье, что со временем появилось много людей, осмелившихся выкрикнуть: «Нам не нужно!». Какое счастье для страны и лично для него – профессора Старцева, что эти люди появились. Какое счастье, что количество информации стало таковым, что оно наконец-то переросло в качество, и теперь по одним физиономиям, по одному словарному запасу, по жестам, по тому, как надрываются глотки можно точно определить – вот с этими нам не по пути.
Хороших, добрых, умных и искренних людей не стало больше, но они стали виднее, они расправили плечи, перестали таиться. Они расходятся по мелочам во мнениях, но, главное – все, что происходит, происходит в соответствии с их ожиданиями. Хорошо и то, что эти люди стали богаче, а их жизнь – безопаснее. Ведь даже… власть можно обсуждать, не опасаясь соседа.
Солнце спряталось в облачко, в машине стало прохладней, но вот снова полился сверху яркий свет, позолотил прошлогоднюю траву на склонах придорожных канав. Без темноты света не увидеть. Без несчастий счастья не понять! – подумал о себе профессор Старцев и улыбнулся.
Сегодня он возвращается домой, его ждут. Сегодня - его день рождения.
Мелодично зажурчал телефон.
Звонила Лариса. Ее голос на фоне музыки звучал весело. Она тут же сообщила, что Наташа уже приехала и помогает резать салат, а Слава - еще нет, так как поехал в магазин за велосипедом.
- Представляешь, они решили подарить Верке дамский велосипед. Заказали где-то не китайский. Говорят, что пора ей прекращать задирать ноги, тринадцать лет скоро.
- С чего это ей подарки, - спросил Старцев, - день рождения же у меня!
- Так весна уже, тепло, - ответила Лариса, - во дворе уже катаются.
- Что ж, у каждого ребенка должен быть свой велосипед, - ответил Старцев, и добавил глубокомысленно:
- В прямом и в переносном смысле.
- Ты лука нарвал? – озабоченно спросила жена.
- Конечно, - Старцев постарался придать голосу важности: зимний лучок лез из земли весело и нагло, и, хоть и был от земли не больше ладони, но сочно хрустел, ломаясь, а теперь потел в полиэтиленовом мешочке на сиденье рядом.
- По дороге купи картошки!
- Непременно, картошки, так картошки.
- И не гони. Будь осторожен.
- Буду, осторожней меня только тени…
- Все, отбой, Наташка что-то ищет на кухне, зовет.
Картошка продавалась почти в каждой деревне – сельские бабушки выносили на дорогу то, что осталось от урожая. Бабка в потертом ватнике и в валенках, около которой остановился Старцев, так ловко пересыпала картошку из ведра в пакет, что Старцев даже не успел наклониться, чтобы ей помочь.
- Мы привычные, - сказала бабка, пряча деньги.
- Национальная форма одежды, - подумал Старцев про бабкины валенки и ватник, - наследие великих строек. Простое словечко форма превращает праздник в испытание.
- А хочешь молока обедняшнего? – спросила бабка, - мне только перелить. А ты пока в кафе посиди.
Старцеву понравилось и мягкое слово обедняшнее, и то, как молоко было предложено – без натиска, просто, по-свойски. Хотелось ответить добром.
- Много не надо, на пробу возьму.
- У меня двухлитровые бутылки есть, - сказала бабка и ушла по узкой тропинке к дому.
Старцев огляделся и действительно увидел кафе, пристроенное к магазину. Перед входом стоял черный джип с красивыми номерами, недавно обогнавший Старцева на дороге.
В самом кафе никого, кроме трех человек, очевидно, из джипа, не было. Старцев заплатил за кофе и постоял у стойки, ожидая, когда его сварят.
- Марина, а что сегодня без музыки, - спросил кто-то из троих, - скучаешь?
- Сейчас включу, - ответила Марина, - кофе приготовлю и включу.
Музыка, которую она включила, была под стать обстановке – пластмассовым столикам и стульям, затоптанному полу, запаху табачного дыма и – конечно же – полумраку, призванному не создать, а заменить уют. Это был «Владимирский централ».
- Дай по сто грамм и колбаски, - снова попросил кто-то из троих.
- Да возьмите целую, - ответила Марина, - что мелочиться!
Она принесла бутылку и три стакана. Потом и тарелку с нарезанной колбасой.
- На дорогах становится опасно, - подумал Старцев, допивая кофе. Искать исторические аналогии, делать обобщения не хотелось. Возникшую частную ситуацию было удобнее разрешить частным образом – сесть в машину и поехать своей дорогой. Если бы дело происходило в Америке, может быть, он и позвонил бы в полицию, мол, есть вероятность, что на дороге пьяный водитель. Но здесь не Америка, и кто знает, может, эта Марина три стакана по ошибке принесла. Да и телефона доверия он не помнил.
Старцев заплатил за молоко, сел в машину и поехал дальше, уверенно держа скорость между сотней и ста десятью. Машин еще было мало. Как обычно в первой половине дня встречное движение было интенсивнее, так что обогнать тащившуюся впереди на девяноста километрах малолитражку было не очень просто.
Но это Старцеву, за пятнадцать лет привыкшему больше отмерять и меньше резать, было не просто «играть в шашнчки». Водитель черного джипа с красивыми номерами, который опять догнал и сигналил дальним светом, чтобы его пропустили, был аззартнее.
- Гони, гони, - пробормотал Старцев, прижимаясь к обочине.
Джип почти присосался к заднему бамперу малолитражки, в которой, вероятно, не понимали сигналов и не уступали.
Старцев снизил скорость и на всякий случай увеличил дистанцию – поступил так, как советовал ему водительский опыт.
Джип улучил момент, когда перед встречной машиной, а это был какой-то потрепанный областной грузовик, образовалось достаточное пространство, и пошел на обгон. И тут из-за грузовика и тащившейся за ним фуры вынырнула легковушка. Вынырнула и тут же спряталась обратно, но водитель джипа тормознул, а когда снова газанул, времени и места уже было мало. Ему удалось проскользнуть на свою полосу перед самым носом грузовика. Но при этом он задел грустную малолитражку, водитель которой, как потом оказалось – неопытная девушка, так и не сумела ни принять в сторону, ни сбросить скорость.
Малолитражку закрутило, вынесло на обочину, и она, кувыркаясь, слетела в канаву.
Старцев затормозил и остановился рядом. За ним остановилось еще несколько машин. Хватаясь за прошлогоднюю траву и мокрые прутья кустов, спустились вниз.
Джип с красивыми номерами задом подъехал к месту аварии. Из него вышел один человек, постоял, глядя сверху на суетящихся людей. Потом его позвали, он вернулся в машину, и джип уехал.
- Сволочи! – выругался кто-то. – Номер кто-нибудь запомнил?
- Я запомнил, - ответил Старцев.
Он позвонил в ГИБДД, представился, и сообщил об аварии.
Минут через двадцать приехала скорая, сразу же за ней ГИБДД. Старцев, видевший все лучше других, подробно рассказал и о самой аварии, и о возможных подозрениях на употребление спиртного водителем.
- Номер помните? – спросил офицер, составлявший протокол.
- Помню, - сказал Старцев и продиктовал номер.
Услышав номер, офицер перестал писать и, поморщившись, потер затылок.
- Вы номер-то запишите, - сказал Старцев.
- Запишу, запишу, - ответил, продолжая о чем-то думать, офицер. Потом внимательно посмотрел на Старцева:
- Вы точно этот номер видели? Не могли ошибиться?
- Не мог. У меня была возможность его разглядеть и запомнить, - ответил Старцев с такой интонацией, которую использовал на ученых советах в разговорах с оппонентами.
- И буквы эти?
- И буквы, и цифры.
- Ну, как знаете, - офицер пожал плечами, потом вдруг матерно выругался и записал номер в протокол.
- А вы идите, - сказал он Старцеву. – Тут вот подпишите и можете ехать.
А через пятнадцать минут снова зазвонил телефон.
Уверенный мужской голос осведомился, на самом ли деле он говорит со Старцевым Николаем Ивановичем, и, получив утвердительный ответ, попросил о небольшом одолжении:
- Не могли бы вы вернуться на место аварии и сказать, что не помните номер? Хлопоты будут компенсированы.
- Нет, - холодно ответил Старцев, чувствуя, как екнуло сердце.
- Если вам неудобно возвращаться, мы можем подвезти протокол, - предложил голос.
- Нет, - снова ответил Старцев.
- Ну, как знаете, - в трубке щелкнуло, и голос пропал.
Через час Старцев был у дома. С полиэтиленовым мешком картошки в одной руке и вторым – с молоком и луком, в другой поднялся на свой этаж. Дверь открыла Лариса – уже в праздничном платье, надушенная и улыбающаяся.
- Что ты так долго ехал? Пробки?
- Нет, не пробки, потом расскажу, только руки помою, - Старцев разделся и пошел в ванную. В коридоре у двери в комнату дочери стоял новенький красный велосипед с большим бантом на руле.
- Веры еще нет? – спросил Старцев.
- Еще нет, - ответила Лариса, они к концерту готовятся, наверное, задержали.
- А далеко школа? – крикнула из гостиной Наталья.
- Пять остановок.
- Ничего, на велосипеде быстрее будет доезжать, чем на троллейбусе, - Вячеслав вышел в коридор и обнял Старцева:
- Ну, хозяин! Картошка, молоко, лук! Раскулачивать пора!
- За стол! За стол! – торопила Лариса. – А то мы волноваться начали. Нет и нет именинника. А в интернете написали, что авария какая-то. Как раз на нашем шоссе. Ребенок пострадал. Говорят, снова какой-то чиновник нарушил.
Старцев вошел в гостиную, стал пожимать руки. Легкая тревога, вызванная последним звонком, исчезла.
Первым на правах старого друга слово взял Вячеслав. Встал, оглянулся, собираясь с мыслями, на телевизор. Звук был выключен, только картинки мелькали.
- С Николаем мы знакомы, дай бог памяти, с середины семидесятых. Десятилетку вместе закончили, на истфак вместе поступили. И всегда Николай был первым. Мне удалось только в одном его обскакать – я женился раньше. Но тут у Николая уважительная причина была – советская власть ему помешала. Отвлекла от женского пола, заставила о душе подумать в местах хоть не далеких, но недоступных. Но свидетелем у меня на свадьбе он стать все равно успел.
Вячеслав повернулся к Старцеву:
- Тебе – пятьдесят пять! Как ни крути, возраст ответственный. Поэтому, зная твой ответственный подход ко всем делам, желаю тебе здоровья. Чтоб еще на столько же хватило!
Затем были еще тосты, желали успехов, вспоминали заслуги. Кто-то предложил тост за счастливую семью. Естественно, спросили про дочь.
- У нее все такие же волосы до пояса?
- Такие же!
- И маму по росту догоняет?
- Почти догнала!
- И все такая же отличница?
- Такая же!
- Тоже ответственная?
- Тоже!
- На занятиях сегодня?
- Ни них, на них!
Когда расправились с первыми салатами, и кто-то из гостей пошел курить на лестницу, Старцев подошел к Ларисе:
- Вера не звонила?
- Нет, я сама набирала. Телефон выключен. Сел, наверное, вечно она болтает, за батарейкой не следит!
- Ну, ладно, - ответил Старцев, - наверное, действительно, серьезный концерт.
Он вышел на лестницу к курящим. Через окно, открытое, чтобы выходил дым, со двора доносился визг пьяной компании. Скамейки под чахлым тополем манили к себе всех забулдыг квартала. У кого-то даже была гитара. И снова три аккорда и - «Владимирский централ, ветер северный…».
Курящие докурили и ушли к столу. На лестнице остались только Старцев и Вячеслав.
- Знаешь, - сказал Старцев, - я эту песню сегодня уже слышал.
- Немудрено, - ответил Вячеслав, туша сигарету.
- Нет, не все так просто, - Старцев оглянулся наверх, на прикрытую дверь в квартиру, - слушай.
- Он рассказал об аварии и о последовавшем звонке.
Помрачневший Вячеслав снова закурил, помолчал, потом сказал:
- Знаешь, эти номера лучше не запоминать.
- А как же ответственность, про которую ты говорил. В том числе и гражданскую ответственность, - Старцев усмехнулся, - мы столько о ней всегда говорили, а вот случай представился, проявить и такая буря в голове: страх, стыд за страх, прошлое права предъявляет, стоит, как стенка – не отступить.
Вячеслав с ожесточением загасил, ломая, недокуренную сигарету:
- О своих подумай. Тоже, между прочим, ответственность.
Потом, у самой двери, тронул Старцева за рукав:
- Ларисе не говори пока.
Вернулись за стол. Смущенная и раскрасневшаяся Лариса поднялась с бокалом шампанского в руке. Шампанское было налито от души – по тонкой стенке сползала струйка пены.
- Ты потрясающий человек! За тобой – как за каменной стеной! Ничего не страшно!
Старцев, смущаясь, тоже встал, обнял жену.
- За такие слова поцеловать нужно!
- Горько! Горько!
Поцеловались. Выпили по глотку. Сели.
Мне показалось, пришел кто-то, - сказала Наталья, вроде дверь щелкнула.
В коридоре послышался шум и жалобный звон велосипедного звонка.
- Упал, - сказал Вячеслав.
- Вера пришла. Пойду, помогу ей. А то велосипед дверь загораживает, - Лариса выбралась из-за стола.
- Ну а мы пока за хозяйку выпьем! – Вячеслав оглядел бокалы гостей, - пополняем запасы нектара, за хозяйку глоток должен быть полноразмерным.
- Что-то долго они там помогают друг другу, - Старцев тоже встал и за спиной Вячеслава пробрался к выходу из гостиной.
Велосипед лежал на боку, переднее колесо еще медленно крутилось. Лариса стояла у двери в комнату дочери и дергала ручку.
Она посмотрела на мужа:
- Не открывает. И плачет как будто!
Старцев постучал в дверь:
- Вера, открой!
За дверью что-то шуршало, как будто разлеталось что-то легкое. Потом все смолкло и стало слышны всхлипывания.
- Вера, что случилось? Открой! А то папа дверь сломает!
Всхлипывания прекратились. Снова зашуршала то ли одежда, то ли бумага.
- Отстаньте, я сама, - непривычно хриплым голосом ответила через дверь Вера. – Идите к гостям. Я сама приду!
- Пойдем, дадим ей пять минут, - Старцев взял Ларису за локоть.
- Она тебе подарок готовила – книгу из букинистического магазина. Может, забыла где-нибудь, - вздохнула Лариса, - или купить не успела. Вот и расстроилась. Переходный возраст – нервы никакие!
За столом полемизировали. Вячеслав приводил признаки деградации политической элиты и общества в целом.
- Жируем, - говорил он, - обложились кредитами, на выборы не ходим!
Ему отвечал коллега, д.э.н. Гернштейн.
- Выборы, - Гернштейн говорил медленно, так как одновременно намазывал горчицу на кусочек языка, - при современных способах информационных спекуляций – отживший и не эффективный способ воздействия на власть. Граждане должны голосовать рублем. И они будут голосовать рублем, когда встанет выбор: еда или налоги.
Кто-то спросил, куда нести рубли.
- Соседу, - ответил д.э.н.
- Так это же, по сути, серая экономика, следующий шаг – натуральный обмен.
- А зачем вам чистая, белая, пушистая экономика, если вас туда не пускают? – спросил Гернштейн. – Если это чужие денежные потоки? От Гольфсрима вам же тоже не тепло, не холодно. Так вот и думайте об экономике, как о Гольфстриме.
- Я так понимаю, что этот прогноз насчет натурального хозяйства – это такое отступление из исторического тупика. Но потом ведь снова придется идти вперед, - резюмировал Вячеслав. – И сколько идти?
- Два поколения. Минимум два поколения граждан, привыкших обходится без соски, ощущающих персональную гражданскую ответственность за себя и все вокруг себя, - Гернштейн поднял кусок намазанного горчицей языка и стал похож на судью с молоточком.
Вернувшихся к столу Старцева и Ларису гости встретили дружным звоном бокалов.
- А мы за вас наливаем, за вашу счастливую семью, - сказала Наталья. – Только вот этих спорщиков не угомонить. Как собираются – все о политике. Особенно этот, - она шутливо потыкала вилкой в сторону Гернштейна.
- Да, усмирите его! У меня нет сил продолжать дискуссию, - взмолился Вячеслав.
- Это невозможно, - ответила Лариса, - еще Чехов заметил, что с интеллигенцией трудно сладить. Она утомляет.
- А еще, - Гернштейн прищурил глаз, - Чехов сказал, что от сытости начинается либеральная умеренность! А я что-то чувствую себя еще недостаточно умеренным.
Он потянулся к тарелке с селедкой под шубой, но вдруг замер, уставившись на что-то за спиной Старцева. Почему-то все замолчали.
Старцев и Лариса оглянулись.
Дочь, их всегда жизнерадостная Вера, наивно и уверенно оправдывавшая свое имя, стояла в дверном проеме, бледная, с красными зареванными глазами. На щеках блестели полоски от слез. Она почему-то была еще в своей яркой – белой с красными штрипками и с красным помпоном шапочке и куртке.
- Вера, ты почему не раздеваешься? – спросила Лариса.
Вера опустила голову, потом медленно подняла руку и стянула с головы шапку.
Старцев ожидал, что, как обычно, из-под шапки хлынет поток золотистых волос, но волос не было. Никаких. Вместо них он увидел голый череп, обтянутый бледной кожей, с несколькими запекшимися ссадинами.
Лариса охнула и рухнула на стул.
- Кто это сделал! – заорал Старцев, инстинктивно подняв над головой побелевшие кулаки.
- Ненавижу! Всех ненавижу! – крикнула Вера, прыгнула к столу, схватила бутылку и с размаху ударила ею в экран телевизора. Выронила ее и вдруг повернулась к Старцеву, уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала в полный голос. Зарыдала не по-девченочьи, не так, как плачут тринадцатилетние подростки, а горестно, по-бабьи, как рыдали женщины над могилами своих мужей и сыновей, над сожженными домами во время и после уже не одной войны.
Быстро нашлись успокоительные капли. Рассказ Веры, прерываемый приступами слез, был короток:
- Вышла из музыкальной школы. Два парня схватили за руки. Затащили в машину. Один держал, другой брил. Все время куда-то ехали. Потом сунули в руку записку и вытолкнули из машины. Оказалось – возле дома.
- Ну, ничего, ничего, - бормотала Лариса. – Пойдем, ляжешь. Папа позвонит в полицию. Хулиганов поймают.
Снимая куртку, Вера вынула из кармана листок и протянула его Старцеву. Потом, всхлипывая, ушла с матерью
Старцев развернул листок, прочитал, смял в кулаке.
- Что там? – спросил Вячеслав.
Старцев протянул ему записку. Затем она перешла в руки Натальи, потом Гернштейна.
Тот прочитал ее вслух:
- А мы вам предлагали встретиться.
Слово «вам» было подчеркнуто.
- Сволочи! – выругался Гернштейн, - еще с подтекстом пишут, подчеркивают. Грамотные!
Вернулась Лариса, стала наспех собирать на тарелку еду для Веры. Увидела у Гернштейна записку, взяла, прочитала и подняла глаза на мужа. Он понял без слов, сел к углу стола, рассказал все, как было. Как пил кофе, как видел аварию, как запомнил номер и настаивал на том, чтобы его записали в протокол, как потом говорил по телефону.
Пока он говорил, Лариса кусала губы. Потом встала, взяла тарелку и ушла к дочери.
- Не звони никуда, - сказала она Старцеву, - бесполезно.
Гости еще посидели, но было не до еды и не до питья. Наталья вспомнила про то, что читала об этой аварии в интернете, что машина – не простая. На это кто-то ответил, что в таком случае записан номер, или не записан, разницы нет. Вычеркнут, если надо.
- А что же они так … по-зверски?
- Да просто так. Им на мужское достоинство наступили, на гордость их лагерную. Вот они и отыгрались.
Разговор не складывался. Каждый к своему пятому десятку знал за собой то, что не дает рвать на груди рубаху.
Старцев проводил гостей и постоял на площадке, прислонившись лбом к холодному вечернему стеклу. На скамейке под тополем светились огоньки сигарет и шевелились слившиеся в одну бесформенную массу тени.
Спустился Вячеслав, закурил.
- Как она теперь в школу пойдет, - не спросил, а просто подумал вслух Старцев.
- В шапочке, - ответил Вячеслав. – Конечно, шок. Травма, как говорят психологи, может быть на всю жизнь. Так что вы для школы вместе что-то придумайте. Мол, были на даче, делали шашлык, случайно подпалили волосы. Пришлось состричь. А правду чужим не рассказывайте. Наши-то все опытные, трепаться не станут.
- Страшно, если она на всю жизнь запомнит, что это из-за меня, из-за моей дурацкой гражданской ответственности.
- Какая, к черту, гражданская ответственность! – усмехнулся Вячеслав. – Тут впору говорить о гражданской обороне!
Помолчали.
- А Верка – умная девочка. Она поймет. Кто знает, может именно так и закаляется сталь, растет молодая гвардия. Еще гордится будем. И волосы отрастут!
- Кому это нужно? Сталь, гвардия! – усмехнулся Старцев.
Снова помолчали. Вячеслав закурил вторую сигарету.
- Знаешь, - сказал он, помедлив, - мне дед рассказывал, что во время войны они в окопах и вправду часто говорили о том, как заживут после войны. Я думал, это пропагандисты придумали, а дед говорил – правда, мечтали, планы строили. А мы что-то все о текущем, все о настоящем. Как будто другого будущего никогда не будет. Ни завтра, ни послезавтра, никогда.
Он закашлялся и с сожалением посмотрел на сигарету:
- Бросать курить надо. А то не доживу и не увижу, как Верка нам всем нос утрет. Да и холодно здесь. Пойдем, съедим чего-нибудь. И выпьем, как в старые времена. А то и про нас скажут, как говаривал любимчик твоей жены Антон Павлович – голодная собака верит только в мясо.
04.01.2019
[1] В этом году СССР ввел войска в Афганистан.