Своя правда (После пандемии)

Своя правда

(После пандемии)

Правда одна. И у каждого своя.

Разноголосицу мнений о том, как изменится мир после или в результате пандемии Covid 19 привести к общему знаменателю можно одной фразой: мир останется таким же, то есть, МИР НЕ ПЕРЕСТАНЕТ МЕНЯТЬСЯ. Ростки нового, прячущиеся в мыслях и робко ищущие щелки в сложившихся отношениях и действиях различных общественных слоев, ускорили свой рост. Только и всего.

Картина мира представляет собой следующее: есть государства со своей номенклатурой, есть межгосударственная номенклатура, есть надгосударственная номенклатура. Есть деловые элиты[1] – и тоже всех трех уровней. Так сложилось не по злой чьей-то воле, а в результате естественных эволюционных процессов, прежде всего, в экономике, где выигрыш от масштаба заставляет предприятия укрупняться и укрупняться. Ну а крупные предприятия ищут разные возможности, помимо честной конкуренции, зачищать для себя рынок. Отсюда их связь с номенклатурой и питательная почва для самой номенклатуры, где масштаб влияния также имеет значение. Злая воля к этому процессу присоединилась позже.

Номенклатура бьется за сохранение своих активов – право подписи, в широком смысле ПРАВО, то есть созданные ею правовые и идейные отношения.

Бизнес бьется за рынки сбыта и ресурсы, тоже не чураясь идеологической поддержки в форме «американской мечты» или дешевого потребительского кредита «для всех».

И есть еще население, обычные люди, которых сегодня уже не имеет смысла делить ни по странам, ни по континентам – задачи обычных людей, не отягощенных золотым или административным запасом, везде одинаковые: здоровье, безопасность, образование, счастье, которое не в деньгах. Понятные ценности: «Ешь, молись, люби».

Везде эти обычные люди, то есть мы с вами, являемся рынком для бизнеса и ресурсом (электоратом) для номенклатуры. Поэтому бьются «высшие сферы» друг с другом из-за нас. Не за нас, а из-за нас. Порой до нас доносится хрустальный звон и на головы сыплются осколки. Мы своей массой освящаем сброшенные сверху идеи и законы, и мы же обеспечиваем сбыт, в том числе избыточно производимых товаров.

Это не удивительно, поскольку с того самого момента, как древний человек нарисовал на камне мамонта и задумался о том, существует ли связь между нарисованным и настоящим – пойманным, убитым и съеденным мамонтом, появились те, кто ответил: «Безусловно, да!», и присвоил, подчинил эту связь себе, заставив остальных сородичей танцевать вокруг себя с копьями.

Взаимоотношения номенклатуры и сросшихся с ней деловых элит[2] с населением меняются и проходят пять этапов:

- обособление

- законодательное оформление обособления и превосходства

- манипулирование общественным мнением и предпочтениями с целью закрепления положения конкретных людей или группы на высших государственных должностях, в том числе в государственных компаниях.

- управление поведением населения, моделирование отдельных групп соответственно их функционалу (начиная с силовых органов), переход к тотальному контролю[3].

- управление численностью населения[4]

И хотя в XXI веке считается не толерантным говорить о регулировании численности населения, но все предыдущие этапы благополучно пройдены. Обрубаются социальные лифты: идеи – товар долгоиграющий, и естественного прибавления в номенклатурных семействах вполне достаточно, чтобы временами стряхивать с них пыль, провожая очередного «патриарха» на покой. Профессиональные лифты сохраняются дольше, поскольку технические и технологические решения, приносящие прибыль, устаревают быстрее, и для их обновления нужно прилагать усилия в части образования их разработчиков, к чему выходцы «из низов» чаще проявляют больше склонности. Хотя и тут со временем начинает действовать универсальный для тоталитарного режима принцип: «Сын мусорщика имеет полное право стать… мусорщиком!»[5]. Что государства! Многие компании рушились из-за того, что вовремя не позаботились о кадровом резерве.

Пока мы еще находимся на этапе, когда правящие режимы практикуют мягкие методы настоять на своем в дискуссии об общественном благе. Но интерес вызывают даже не последствия этого (ожидаемо угнетающие по отношению к населению[6]), а механизм этого мягкого насилия.

Механизм заключается в последовательном противопоставлении человеку в буквальном смысле неодушевленной государственной машины, которая спокойна, доброжелательна, но которая не входит в обстоятельства каждого отдельного человека, руководствуясь исключительно заложенным в нее свыше понятием общественного блага, точнее соответствующими алгоритмами. Вместо чиновника человек встречается с информационной системой. И если человека можно уговорить или разжалобить, то систему – нет. Поэтому в разработку искусственного интеллекта вкладывается, вероятно, средств больше, чем в медицину или утилизацию мусора, как и в экологию вообще. Чистый мир – это ведь здоровье для всех, это в планы номенклатуры и элит не входит. Искусственный интеллект позволяет очень точно сосчитать все движения обычного человека, а тем, что считается, тем можно и управлять, манипулировать и человеком, и так называемым общественным мнением и предпочтениями.

Конечно, цифровизация отношений государства и гражданина удобна, экономит время и шоколадки в тех случаях, когда речь идет о примитивных взаимодействиях типа «запрос-ответ», но отсутствие естественной обратной связи при цифровом контакте позволяет государству молчать в ответ на запросы, не включенные в систему, или обращаться с ними произвольно. Это тот самый яд, который в небольшом количестве вылечивает, а в большом – убивает. И даже если в каких-то странах цифровое государство сегодня вызывает восхищение продуманностью и дружелюбностью, это не отменяет его основной недостаток – не население, а государство задает правила этого общения.

Следует обратить внимание на то, что сегодня для своего манипулирования общественным мнением и предпочтениями и номенклатура, и бизнес используют, по сути, одинаковые методы. Таким образом, методы продажи товаров и услуг используются при продаже идей, и наоборот. Товар приобретает свойства идеи, а идея – товара.

Эти битвы продолжаются, поскольку потребности номенклатуры и бизнеса также не имеют границ, точнее, мало кому, попавшему в те круги, удается к этим границам присмотреться и их не переступить. И здесь нужно вспомнить об одном обстоятельстве – роботизации и росте производительности, что означает вымывание человека из производственного процесса. Роль населения в производстве чего бы то ни было (товаров, услуг, смыслов) снижается, но его количество пока по-прежнему остается важным фактором, обеспечивающим легитимность групп номенклатуры и потребление растущего количества производимых бизнесом все более дорогих товаров. Но очевидно, что роль населения неуклонно снижается по мере глобализации и снижения интенсивности конкуренции, исчезновения духа соревнования между укрупняющимися группами номенклатуры и бизнеса. Страны, континенты, вся Земля поделена на сферы влияния.

Тут-то и возникает проблема, поскольку рано или поздно ресурсы для обеспечения не занятого в производстве чего-либо населения подходят к концу. Прогрессивный подоходный налог может увеличить фонд поддержки, но только до поры до времени. Эта проблема превращается в конфликт между населением занятым и населением не занятым; номенклатуры и элиты находятся над этим конфликтом и управляют им. Трудоустроенные граждане справедливо заявляют, что хватит кормить бездельников. И наступает период, когда идея освобождения от «балласта» охватывает большую часть населения и превращается в известную идеологию. Представьте себе волка, увидевшего, как на шоссе тяжеленный джип раскрошил старенькую малолитражку, «почавкал» над ней и уехал. Разве волк удивится? Он ведь поступит точно так, если столкнется нос к носу с раненым зайцем. Это идеология насилия, но в какую сторону оно обращено – это вопрос не данной статьи: в истории много разнообразных примеров. Повторюсь: номенклатуры и элиты находятся над этим конфликтом и управляют им, хотя и для них прошлое хранит много поучительных эпизодов.

Кажущееся единственным решение – разрывать номенклатурные и торговые сети, упрощать процессы до натурального хозяйства и самосуда - на самом деле не приводит к желаемому результату – установлению доверия между населением, номенклатурой и бизнесом в долгосрочной перспективе. Так или иначе, глобализация всех сфер деятельности, имеющих отношение к выживанию и развитию человечества – естественный процесс, как и эволюционные процессы в самом человечестве.

Вопрос, какое место в этом раскладе остается свободе выбора, критическому мышлению и разумному человеку вообще. Вполне возможно, что места мало, а для традиционного физического протеста населения в критической для него (населения) ситуации его вообще не остается: слишком совершенны средства манипулирования и велики разнообразные, часто не бросающиеся в глаза обыденные связи обычного человека с конформистским обществом, например, потребительские кредиты, страховки и т. п. Большинству есть, что терять, и то, что может быть потеряно, большинством не воспринимается как цепи. Режиму нужно нырнуть в глубокое прошлое, чтобы его махровая дремучесть вывела людей на улицы. Я бы даже сказал, что в нынешние времена традиционный протест является не столько физическим действием, для которого характерно осмысленное напряжение и понятие цели – рекорда, сколько носит физиологический – спонтанный и часто неосознанный характер. Смысл ему придают позже – комментаторы всех мастей, в том числе те, кто не прочь «потаскать каштаны из огня».

Также нет оснований полагать, что количество протестующих играет какую-то роль в достижении цели. Количество перестало быть фактором, влияющим на позитивный исход протеста: в настоящее время средства подавления развиты достаточно, чтобы перемолоть любое количество протестующей массы при наличии политической воли, а бараки построить – дешевле и проще, чем больницы для больных covid-19. Но политическая воля режима может проявляться и в терпении, и в незначительных тактических уступках. Как у мужчины есть женщина, так у каждого властителя есть свой «Макиавелли». И, как мужчина «слетает с катушек», когда его бросает женщина, так и властитель рано или поздно «идет вразнос», если у него нет или его покидает его «Макиавелли». В современных условиях стратегически режим практически никогда ничего не теряет, как цапля, схватившая большую рыбу, вертит ее в клюве, укладывая поудобнее, чтобы проглотить[7]. В этой ситуации положительный исход физического протеста для населения возможен лишь при наличии в номенклатуре или в крупном бизнесе больших групп «оппозиции», которые используют протест в своих собственных меркантильных целях, мотивированы на победу и в случае победы готовы компенсировать людям, на чьих плечах выехали на самый верх, часть затрат последних. Но, учитывая, что членам номенклатуры или бизнеса оппозиционные настроения в случае неудачного протеста обходятся существенно дороже, чем обычному человеку, то от них требуется намного больше энергии и смелости. Так что и эта возможность довольно умозрительна. Для того, чтобы в «верхах» возникла оппозиция, их нужно пощипать за чувствительное место – кошелек. Это сделать могут только профсоюзы, то есть объединения тех, кто эти кошельки наполняет.

Такой успех, как, впрочем, и в случае, если протест подпитывается извне, правильнее называть переворотом. Но нужно помнить, что перевороты, даже если они носят гордое название революции, отбрасывают общество назад, поскольку лучшие из революционеров гибнут в первых рядах, выигрыш достается тем, кому не досталось пули, но и за ними тоже приходят те, кто умеет отсеивать героев от их завоеваний.

Но интеллектуальный протест, в том числе в форме письменных обращений, становится эффективнее, если в нем участвуют люди, добившиеся успеха в своей профессии, чье мнение может оказать влияние на репутацию локального режима на международном уровне. Это снижает конкурентоспособность национальных управленцев в борьбе за интернациональные рабочие места и комфортную старость. Но добиться профессионального успеха можно только при должном образовании. Следовательно, разрушение системы общенародного образования, снижающее количество профессионалов в пользу исполнителей элементарных операций, становится одним из методов режима в обеспечении своего долголетия, снижает эффективность мирного протеста, снижает ценность каждого отдельного протестующего, низводит протестующих до «биологической массы», при взаимодействии с которой, по мысли номенклатуры, допустимо применять любые методы.

Методы вызывают сомнения, поэтому эволюция общественных отношений проходит через этап борьбы смыслов. Сначала борьба происходит в одном человеке – он выбирает образец, рисует для себя жизненный сценарий, выбирает модель поведения, определяет ценности и свою готовность принести жертву этим ценностям. В конце концов – он выбирает жертву: либо себя, либо других. Человек, избежавший такого рода раздумий, обычно становится инструментом в чужих руках, или игрушкой.

Первый вариант поведения - оставаться необразованным и покладистым лишь для того, чтобы маршировать и потреблять – это не разумно, поскольку разум предполагает движение либо против, либо быстрее течения, преобразование мира вокруг себя при сохранении актуальных ценностей прошлого. Человек неразумный оседает на дно общественных процессов, как ил в реке. В нем иногда могут скопиться газы, он является хорошим удобрением, но только удобрением. Тем не менее, многие выбирают этот нерациональный путь.

Второй вариант – «идти по головам», подстраиваясь под правовые и технологические «требования времени», а на самом деле – правила игры, установленные номенклатурой и сросшимся с ней бизнесом, чтобы самому забраться на вершину айсберга под названием власть, достаток, могущество. Это тоже для кого-то может быть жизненной стратегией - агрессивной, дерзкой по отношению к «низшим», легко объясняющейся ссылками на эволюцию и природное в человеке (а точнее – первобытное). Но нужно понимать, что «масса верхней части айсберга мала по сравнению с подводной частью, и ее увеличение грозит переворотом». Как говорил герой О’Генри: «Боливар не выдержит двоих». Кроме того, перегруженная верхушка айсберга в кризисные ситуации может начать таять, как тает количество крыс в одной бочке, если их не кормят.

Третий путь – придерживаться в жизни хотя бы нескольких заповедей: не убей, не укради…, «я не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы могли его высказать» и т. д. Руководство этими правилами ничего общего не имеет с образом идеалиста-неудачника, не умеющего устроиться в жизни. Это – единственное рациональное поведение для человека, желающего, чтобы понятия: прогресс, развитие, безопасность, здоровье, образование распространялись на все человечество, а не только на номенклатуру и деловые элиты.

Такая борьба между агрессивным и разумным (а под разумным я понимаю отнюдь не приспособленчество) – краеугольный камень в основании Будущего человечества и будущего Человечества[8]. Мы должны понимать, что человечество раздирается двумя процессами: элементарной животной борьбой одних людей с другими за «хорошую жизнь», но вооруженной и воспитанной на фантастических блокбастерах, и эволюцией разума, в которой есть место и таким понятиям, как милосердие, забота не только о ближних, но и о дальних, сохраняется приоритет безопасности жизни, здоровья, образования для всех без исключения. Человечество достигло такой массы, что переход в новое качество – сначала новое качество миропорядка - неизбежен. Будет ли это «мировая вертикаль» с последовательным отделением «высшей трети»[9] и окончательного отказа считать остальных за людей? Или это будет пестрый мир, спорящий, бунтующий, болеющий и излечивающийся, в котором будет место и страданию, и утешению? Мир, в котором «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!»[10]

Несколько слов о нас. Россия в этом процессе разделяет общую мировую судьбу, но у нас, в отличие от многих других стран, наверное, не было периода радостного сотрудничества разных слоев общества ради общего блага, в котором другие народы черпают опыт и ценности общежития. А если и был, то был слишком короток. Поэтому все наши рассуждения, разговоры, большая часть искусства – это все о мечте. Наверное, нужно честно сказать, что «Война и мир» Льва Толстого – это совсем не о нас, не о нас настоящих.

Предполагая мирное эволюционное движение единственным рациональным путем развития страны с наибольшим сожалением приходиться говорить об ограниченных профессиональных возможностях обычных людей. Достичь успеха в рабочей профессии, разумеется, нет препятствий (за исключением слабой профориентации), но стать организатором своего производства в условиях низких темпов экономического развития, дорогих кредитов и сложного, часто сопряженного с коррупцией выхода на рынок – довольно непросто. Тем более стать выдающимся ученым в ситуации, когда существование институтов, оснащение лабораторий требует крупного, доступного только государству, финансирования и импортного оборудования, Таким образом, бизнес становится достоянием узкого круга лиц, как и наука, если о ней когда-нибудь вспоминают.

Такая же ситуация складывается и в искусстве, поскольку с одной стороны над ним висит, как дамоклов меч, надзирающее око номенклатуры, а с другой стороны из-за падения уровня образования снижается интерес к нему. Снижается интерес к искусству, но не потребление продуктов массмедиа, поскольку они выполняют вполне понятную функцию – пропаганды и поддержания иллюзии благополучия, и потому их беспрестанное производство и воспроизводство всемерно поддерживается номенклатурой. Как тут не вспомнить, что «пропаганда – это победа политики над экономикой».

Отсутствие в российской истории периода радостного сотрудничества разных слоев общества ради общего блага, отсутствие традиций определения и защиты общего блага, привело к тому, что российское государство показывает потрясающие успехи в управлении населением. Например, россияне, в полной мере сообразуясь с национальным «авось», часто игнорировали внешние атрибуты периода пандемии – маски, перчатки, социальную дистанцию, не отрицая при этом нависшую опасность. Но также легко, как поверили в пандемию и в необходимость «строгих» мер, также легко «поверили» в то, что меры уже не нужны – в завершение пандемии[11] прямо накануне голосования по поправкам в Конституцию первого июля. Между доверчивостью и доверием есть большая разница. Доверие – это результат умственной деятельности, доверчивость – сродни наивности, качество детское. Такое впечатление, что россияне в любом возрасте в отношении с государством в большинстве своем остаются детьми. И часто как дети бросаются с кулачками на того, кто скажет плохо про любимую воспитательницу.

Подобная инфантильность могла бы дать сюжет не для одной лирической комедии, если бы не одно «но». Эта инфантильность населения сегодня есть плод сознательной деятельности номенклатуры и приближенной к ней деловой элиты[12], она культивируется, пропагандируется, считается признаком порядочного гражданина. Но дети могут строить только песочные замки и снежные крепости. Они разрушаются дождями и тают с наступлением лета. Может, поэтому где-то бывает «Пражская весна», но в России случаются только «оттепели».

Такие успехи государства в управлении населением самому населению ничего хорошего не сулят. Поскольку следующий этап – это регулирование численности. И я не удивлюсь, если российские граждане с пониманием отнесутся к предложению «подогнать» численность населения под размер какого-нибудь стабилизационного фонда. И доверчиво проголосуют «за». Хотя, конечно, это чистая фантазия. Кому придет в голову спрашивать население об этом?

Пока же государство демонстрирует заботу о росте населения - детские пособия, материнский капитал свидетельствуют об этом. С другой же стороны, качество продовольствия, особенно в недорогом сегменте, состояние экологии, здравоохранения и экономики в целом являются предпосылками снижения уровня и длительности жизни. Складывается впечатление, что государство интересуется населением только в трудоспособном возрасте. И как только дети и подростки, как ранее старики, станут непосильной ношей для государства, тут же появится соответствующая обратная инициатива. А это произойдет, если экономика не будет развиваться. А с чего ей развиваться, когда есть волшебное слово «рента» и правило: «Друзьям все. Врагам – закон».

Предыдущий абзац возвращает нас в начало текста, к профессиональным лифтам, образованию, безопасности, здоровью – ко всем тем ценностям обычного человека, без которого, как оказывается, обычный человек вымирает, и вскормившая его земля приходит в запустение.

А желание жить, развиваться, продолжать свой род и быть счастливым в красивой и благополучной стране заставляет вернуться к трем жизненным моделям и окончательно выбрать третью – путь публичной интеллектуальной независимости и профессионального превосходства над всем, что не дает человечеству расти, возвращает его к первобытному сознанию, к мрачным ночам перед общинным костром, хотя вместо костра теперь, конечно, экран телевизора или очередного гаджета.[13]

[1] Я разделяю понятия номенклатуры и деловой элиты прежде всего потому, что вторые, к каким бы последствиям не приводили их деловые практики, все же имеют некоторые признаки превосходства – энергию, широту взглядов, часто образование.

[2] Пока не удается найти или придумать слово, полноценно характеризующее этот тандем. Со стороны бизнеса, в нем, очевидно, присутствуют крупные предприятия и корпорации, чьи интересы лежат в области базовых человеческих потребностей – безопасность, здоровье и т. д. Это медицина и фармацевтика, искусственный интеллект, природные ресурсы. Сначала показалось, что известный термин «олигархия» может объединять эти управляющие группы. Но на самом деле, как мне представляется, олигархия представляет собой равноправное участие бизнеса и номенклатуры в управлении государствами и миром. Сейчас же, скорее всего, и крупный бизнес для номенклатуры, имеющей монополию на ПРАВО, является младшим партнером в этом тандеме. Кроме того, любой бизнес смотрит в будущее более трезвым взглядом, чем чиновничество, поэтому более склонен к эволюционному развитию и, следовательно, в некоторых ситуациях может быть настроен вполне оппозиционно к номенклатуре. Поэтому я авансом разделяю эти две группы, хотя в настоящем, очевидно, их интересы совпадают.

[3] Когда-то логичным этапом, очевидно, может стать генетическое моделирование законопослушного гражданина по соответствующим образцам, но это предположение оставим фантастам.

[4] Термин «оптимизация», популярный в бизнесе и означающий сокращение издержек, в том числе сокращение персонала, перекочевывает в сферу государственного управления. Например, роботизация, являющаяся приоритетным направлением развития экономики во всем мире и приводящая к высвобождению большого числа работников, в условиях недостаточного расширения рынков заканчивается ростом числа людей, не имеющих средств для достойного существования. Это в свою очередь приводит к росту социальной напряженности самого опасного типа – голодного бунта там, где режим рассчитывает на систему подавления и прямые репрессии и мало занимается обделенными группами граждан. А в тех государствах, где средний уровень жизни, образования, социальной защищенности и этнического единообразия более высок, это приводит к снижению рождаемости как реакции на снижение доходов и трудовую неопределенность, особенно молодого поколения. Таким образом численность населения регулируется, и если этот процесс пока осуществляется, может быть, без сознательного участия номенклатуры и считается естественным, то по мере развития искусственного интеллекта и цифровизации общества он неизбежно подпадет под контроль.

[5] Слова принадлежат фашиствующему персонажу по имени одной из историй про Дживсе и Вустера английского писателя Вудхауза.

[6] Поведение номенклатуры и часто бизнеса в отношении населения порой можно назвать агрессией, оно может быть разрушительным, деструктивным. Э. Фромм в книге «Анатомия человеческой деструктивности» разделил агрессивность на естественную, способствующую выживанию вида, и чисто человеческую, поведенческую, изучению которой он и посвятил свой труд. Но то, что агрессивность номенклатуры и части бизнеса в отношении населения носит не индивидуальный, а общий для них характер, позволяет предположить естественность этой агрессии, из чего в свою очередь следует признание, что однородность человечества уже вызывает сомнение - и не по расовым или каким-то подобным признакам, а по профессиональной и социальной принадлежности.

[7] Я задержал публикацию этой статьи на несколько дней из-за событий в Белоруссии 9 – 17 августа 2020 года, поскольку сначала показалось, что там протест может быть успешным. Но режим, сам захлебнувшийся в собственной злобе, выдворивший символ протеста – Светлану Тихановскую из страны, не сдается. Итог этого противостояния очевиден – явно или неявно, но Белоруссия достанется кому-то из соседей. Выиграет ли при этом что-либо существенное белорусский народ – не очевидно. Скорее всего, белорусский народ из ситуации явного угнетения в своей стране окажется в ситуации более изощренного, тонкого, но не менее прагматичного угнетения более мощной системы. Кстати, один политолог сказал про Светлану Тихановскую: «Честные люди пока не могут защитить своих лидеров». Это абсолютно верно – за исключением слова «пока». Оно – лишнее. Хотелось бы помечтать, что пока лишнее.

[8] Что является приоритетом – эволюция разобщающая, или эволюция объединяющая?

[9] «Поистине половина человечества не знает, как живут остальные две трети». Вудхауз.

[10] Аркадий и Борис Стругацкие, «Пикник на обочине».

[11] Статья написана до начала «второй волны». Но, как можно понять из того, что, несмотря на публикуемые цифры растущей заболеваемости сентября и октября, на улицах мало кого встретишь в маске, население вполне приняло правила этой игры: вы нас пугаете, но мы знаем, что это понарошку. Таков результат политической победы над вирусом накануне первого июля.

[12] Я продолжал думать о том, как отделить бизнес, играющий с номенклатурой в одну игру против населения, от независимого, «народного» (см. прим. 1). Это не просто, но для России есть волшебное слово – «рента». Бизнес и состояния, сделанные на природной ренте или за счет государственных ресурсов трудно отделить от номенклатуры.

[13] Автор не имеет ничего против современных гаджетов, скепсис только в отношении контента. Так же первобытный человек, глядя на огонь, мычал какие-то свои песни, а кто-то научился кипятить воду, а потом создал паровой двигатель.